Неточные совпадения
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что у него на глазах были не слезы, а влажность, как это всегда бывало у него, или когда он выпил, или когда он расчувствовался. Нынче было то и другое. ― Левин, не уходи, ― сказал он и крепко
сжал его
руку за локоть, очевидно ни за что не желая выпустить его.
Вдруг она
сжалась, затихла и с испугом, как будто ожидая удара, как будто защищаясь, подняла
руки к лицу. Она увидала мужа.
— Что же? что? — спрашивал он,
сжимая локтем ее
руку и стараясь прочесть в ее лице ее мысли.
Лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела, кроме одного.
Рука ее судорожно
сжимала веер, и она не дышала. Он посмотрел на нее и поспешно отвернулся, оглядывая другие лица.
Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крепко
сжав в обеих
руках разрезной ножик.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с тобою нельзя обманывать себя. Вот этому я верю, — сказал он и,
сжимая стклянку костлявой
рукой, стал дышать над ней.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она
сжала губы и опустила блестящие глаза на его
руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
«Разумеется», повторил он, когда в третий раз мысль его направилась опять по тому же самому заколдованному кругу воспоминаний и мыслей, и, приложив револьвер к левой стороне груди и сильно дернувшись всей
рукой, как бы вдруг
сжимая ее в кулак, он потянул за гашетку.
— Ах, оставьте, оставьте меня! — сказала она и, вернувшись в спальню, села опять на то же место, где она говорила с мужем,
сжав исхудавшие
руки с кольцами, спускавшимися с костлявых пальцев, и принялась перебирать в воспоминании весь бывший разговор.
Она подала ему
руку, и они пошли рядом, прибавляя хода, и, чем быстрее, тем крепче она
сжимала его
руку.
— Я не верю, не верю, не могу верить этому! —
сжимая пред собой свои костлявые
руки, с энергичным жестом проговорила Долли. Она быстро встала и положила свою
руку на рукав Алексея Александровича. — Нам помешают здесь. Пойдемте сюда, пожалуйста.
— Алексей, ты не изменился ко мне? — сказала она, обеими
руками сжимая его
руку. — Алексей, я измучалась здесь. Когда мы уедем?
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами,
сжимая то тою, то другою
рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру сестры перехватывать
руками, когда она приходила в горячность; она знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Дворяне громко приветствовали его и
жали ему
руку.
И он, долго
сжимая ей
руку, с особенною улыбкой посадил ее в карету.
«Ах, что я делаю!» сказала она себе, почувствовав вдруг боль в обеих сторонах головы. Когда она опомнилась, она увидала, что держит обеими
руками свои волосы около висков и
сжимает их. Она вскочила и стала ходить.
Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась, и Кити выглянула. Левин покраснел и от стыда и от досады на свою жену, поставившую себя и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна покраснела еще больше. Она вся
сжалась и покраснела до слез и, ухватив обеими
руками концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что говорить и что делать.
Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости… «Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко
сжав ее маленькие
руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку.
В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я
сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими
руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты.
Однако же, встречаясь с ним, он всякий раз ласково
жал ему
руку и приглашал его на чай, так что старый повытчик, несмотря на вечную неподвижность и черствое равнодушие, всякий раз встряхивал головою и произносил себе под нос: «Надул, надул, чертов сын!»
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго
жали друг другу
руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить
руки нашего героя и продолжал
жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и
сжавши крепко его
руку, — не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья прибавлены были подати на бедное сословие: и без того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.
Он очень долго
жал ему
руку и просил убедительно сделать ему честь своим приездом в деревню, к которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы.
На ней хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета; тонкая небольшая кисть
руки ее что-то бросила поспешно на стол и
сжала батистовый платок с вышитыми уголками.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно
руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал
И
руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его; тревожит
Ее ревнивая тоска,
Как будто хладная
рукаЕй сердце
жмет, как будто бездна
Под ней чернеет и шумит…
«Погибну, — Таня говорит, —
Но гибель от него любезна.
Я не ропщу: зачем роптать?
Не может он мне счастья дать».
Нам всем было жутко в темноте; мы
жались один к другому и ничего не говорили. Почти вслед за нами тихими шагами вошел Гриша. В одной
руке он держал свой посох, в другой — сальную свечу в медном подсвечнике. Мы не переводили дыхания.
— Скажи мне одно слово! — сказал Андрий и взял ее за атласную
руку. Сверкающий огонь пробежал по жилам его от сего прикосновенья, и
жал он
руку, лежавшую бесчувственно в
руке его.
— Конечно. Вот рай!.. Он у меня, видишь? — Грэй тихо засмеялся, раскрыв свою маленькую
руку. Нежная, но твердых очертаний ладонь озарилась солнцем, и мальчик
сжал пальцы в кулак. — Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет…
— Я видел, видел! — кричал и подтверждал Лебезятников, — и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какую угодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак, подумал, что вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда вы ей
жали одной
рукой руку, другою, левой, вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!
Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. «Толстый и большой, должно быть», — подумал Раскольников,
сжимая топор в
руке. В самом деле, точно все это снилось. Гость схватился за колокольчик и крепко позвонил.
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и
руки его не поднимались обнять их: не могли. Мать и сестра
сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.
Я до того не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно помню, как по этому поводу мне тотчас же тогда в голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и
руку вам
жал.
— Полноте, маменька, — с смущением пробормотал он, не глядя на нее и
сжав ее
руку, — успеем наговориться!
Он стоял с обеими дамами, схватив их обеих за
руки, уговаривая их и представляя им резоны с изумительною откровенностью и, вероятно, для большего убеждения, почти при каждом слове своем, крепко-накрепко, как в тисках,
сжимал им обеим
руки до боли и, казалось, пожирал глазами Авдотью Романовну, нисколько этим не стесняясь.
Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила его за обе
руки и, крепко
сжимая их, как в тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно приклеившись, смотреть в его лицо.
— Что вы, что вы это над собой сделали! — отчаянно проговорила она и, вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко
сжала его
руками.
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина
руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и
сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек очень уж эксцентричен и слишком уж больно
жмет ей
руку, но так как в то же время он был для нее провидением, то и не хотела замечать всех этих эксцентрических подробностей.
Авдотья Романовна то садилась к столу и внимательно вслушивалась, то вставала опять и начинала ходить, по обыкновению своему, из угла в угол, скрестив
руки,
сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы,
руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений.
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта
рука (тут он
сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую
руку), и эта
рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
Возьмет он
руку, к сердцу
жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с
рукой, и глаз с меня не сводит. —
Смеешься! можно ли! чем повод подала
Тебе я к хохоту такому!
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими
руками,
сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой
руки.
А рядом с Климом стоял кудрявый парень, держа в
руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор, в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею с медным
жалом. Стучали топоры, трещали доски, падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал зрителей...
Макаров, снова встряхнув головою, посмотрел в разноцветное небо, крепко
сжал пальцы
рук в один кулак и ударил себя по колену.
Десятка полтора мужчин и женщин во главе с хозяйкой дружно аплодировали Самгину, он кланялся, и ему казалось: он стал такой легкий, что рукоплескания, поднимая его на воздух, покачивают. Известный адвокат крепко
жал его
руку, ласково говорил...
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на
руки, а она, опрокидываясь спиной на постель,
сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Самгин увидел, что пухлое, почти бесформенное лицо Бердникова вдруг крепко оформилось, стало как будто меньше, угловато, да скулах выступили желваки, заострился нос, подбородок приподнялся вверх, губы плотно
сжались, исчезли, а в глазах явился какой-то медно-зеленый блеск. Правая
рука его, опущенная через ручку кресла, густо налилась кровью.